Свои мысли о революции и судьбе человека в эпоху колоссальных свершений А.А.Блок выражает в статье «Интеллигенция и Революция», в поэмах «Скифы» и «Двенадцать». Рассмотрим одну из этих поэм, которая в наилучшей степени по мнению автора отображает эпоху переворотов и их противоречий.
Поэма "12" является отражением той эпохи и тех событий, сотрясавших всю страну сменой государственного аппарата. Революция была стихийной, поэма тоже была написана в порыве, и потому в самом произведении "одна пылит пурга", поэт сравнивает революцию с неожиданно возникшим бураном, сметавшим все на своем пути.
Стихотворный ритм и торжественная лексика поэмы придает ей маршевое звучание. А.А.Блок в одном своем изречении называет революцию музыкой и призывает людей "всем телом, всем сердцем и всем сознанием слушать" ее. Это помогает в полной мере ощутить те настроения, которые царили тогда в стране.
Сразу же после своего появления поэма «Двенадцать» вызвала самые ожесточенные споры и разноречивые толкования. Одни с презрением отвергали ее как «большевистскую», другие видели в ней и ее героях злую истину большевиков. И тому есть причины.
С одной стороны, это уверенный марш двенадцати красногвардейцев, шагающих по улицам заснеженного Петрограда, и уже ущемленная в своих правах церковь ("А вон и долгополый - /Сторонкой - за сугроб.../ Что нынче невеселый, / Товарищ поп?"), что показывает могущество большевиков.
А с другой стороны Блок характеризует своих героев так:
И идут без имени святого
Все двенадцать - вдаль.
Ко всему готовы,
Ничего не жаль...
И еще: "В зубах - цыгарка, примят картуз, /На спину б надо бубновый туз!». Поэт открыто сравнивает революционеров с каторжниками и показывает, что эти люди готовы на все, что в их душах – лишь «грустная, черная», хоть и «святая злоба». А после того, как мы видим, что товарищи Петьки издеваются над ним, называя слабаком, после совершенного Петей убийства, и заявляют о надвигающихся грабежах и избиениях, становится понятно, что это люди, не имеющие никакой духовной культуры и основ морали и чести, что под больной идеей светлого будущего скрываются ничтожные и подлые люди.
Еще больше запутывает символизм основных элементов поэмы. Например, число двенадцать встречается во многих религиях и мифологиях: 12 апостолов в христианстве, 12 важнейших христианских праздников в православии, Геракл совершил 12 подвигов, в буддизме процесс перерождения живых существ представлял собой «колесо», образуемое 12 ступенями и так далее, кроме этого, в году 12 месяцев, часы традиционно изготавливают с 12-часовым циферблатом. У Блока это число встречается трижды: название, количество красногвардейцев и количество глав, а как мы знаем 3 - тоже символичное число. Особое значение представляет появление Исуса Христоса во главе этого отряда. Неслучайно написание его имени – народное «Исус», а не книжное «Иесус», что доказывает народность произведения. А то, что кровавое шествие возглавляет сын божий, изображает жалость Блока к основным участникам событий эпохи. Возможно, поэт считал, что эти люди, забывшие о Свете внутри себя по многим причинам – вековая убогая жизнь, обиды, копившиеся долгое время, необразованность, отсутствие внутренней культуры, достойны не ненависти, а жалости. Потому что сами не знают, что творят. Именно поэтому впереди них Бог – над заблудшими, слепыми детьми своими.
Таким образом, мы видим, как Блок был воодушевлен революцией и одновременно напуган ее беспощадностью и жестокостью. Выше описаны не все аргументы обеих сторон, поэма наполнена символами, вроде поджавшего хвост пса и жалующейся старухи, которые и делаю ее особенной. Что касается замысла, сам поэт писал: "... те, кто видит в "Двенадцати" политические стихи, или очень слепы к искусству, или сидят по уши в политической грязи, или одержимы большой злобой, - будь они враги или друзья моей поэмы." Данная поэма не является пропагандой, она есть картина революционной действительности со всеми ее ужасами и надеждами, она как истинное творение искусства отображает настоящие мысли и чувства людей своего времени.
Обновлено: 2018-05-20
Внимание!
Спасибо за внимание.
Если Вы заметили ошибку или опечатку, выделите текст и нажмите Ctrl+Enter
.
Тем самым окажете неоценимую пользу проекту и другим читателям.
Блок и революция
Проблема отношения Блока к революции сложна и загадочна. С одной стороны, завершая “Двенадцать” образом Христа, несущего флаг, Блок дает понять, что революция - явление положительное, но, несмотря на это, в сцене убийства звучат ноты искренней жалости и сострадания к убитой девушке, бывшей, в общем-то, представительницей старого и отжившего мира. Эта позиция дает нам возможность предположить, что осмысление поэтом революции было скорее мистическим, чем логическим.. Блок видел в ней не историческое явление, призванное освободить и осчастливить людей, а процесс перехода всего мира в другое, новое состояние, ведущее к перерождению не только общества, но и самого человека.
Построение поэмы “Двенадцать” дает нам четкое представление о системе мира, в который пришла революция. В начале произведения дается описание Того, что осталось от прежней жизни. Это - лоскутки и обрывки фраз, постоянное и бессмысленное движение снега и ветра, бедность и темнота. Основными свойствами старого мира являются его разорванность и бесцельность, его двухцветность. Блок явно не признает за таким миром права на жизнь. Барыня, поп, писатель - лишь пародии на людей. Такой мир подобен скорлупе, из которой уже вылупился птенец, т. е. двенадцать.
Они являются единственной силой, способной двигаться вперед среди развалин старого. У них нет цели, но есть структура и упорядоченность, создающие впечатление осмысленности. Столкновение между двумя мирами, миром хаоса и миром порядка, дано в сцене убийства Катьки.
Надо сказать, что различные части поэмы написаны в разных ритмах, причем теме двенадцати сопутствует размер марша, тема же Катьки до того, что с той произошло* дана в ритме частушек. Тем самым выводится коренное различие двух систем взглядов, двух мировоззрений. В первом случае, при описании двенадцати, подчеркивается их сплоченность и устремленность - самая главная, на мой взгляд, сила революции. Поэт не может не признать победы этого способа жизни. Размер частушек, наоборот, убеждает нас в несовременности и обреченности всего старого, всего того, что было дорого самому поэту. Ведь настоящее чувство просвечивает в монологе Петьки, несущем в себе музыку прежних стихотворений Блока. Но в то же время поэт понимает: то, что было, уже нельзя не только возвратить, но и даже частично воскресить. Поэтому и отказывается Петруха от своей любви, ведь “не такое нынче время”, нет места чувству в мире, переделанном революцией. В подобной раздвоенности и кроется величайшая трагедия поэта. С одной стороны, он не может оставаться в старом мире, но в то же время и не может пойти вместе с двенадцатью, отрицающими поэзию.
Получается, что Блок принимает и одновременно не принимает революцию, признавая за ней безусловное и законное право изменить вселенную, но не находя в ней своего места. Интересно, что в конце поэмы старый мир преобразуется в маленького бездомного пса, увязавшегося за людьми. Это свидетельствует о том, что двенадцать действительно вырвались из старого космоса и идут уже совсем в другом пространстве, ведомые самим Христом.
Образ Христа может иметь много значений, причем непонятно, какое из них соответствует замыслу поэта. Мне кажется, что этот символ выбран Блоком потому, что Христос - Бог и посланник Бога, то есть носитель высшего, вселенского смысла, но, вместе с тем, он - страдающий человек, идущий на Голгофу. Получается, что Христос, идя впереди двенадцати с кровавым флагом, не только благословляет и оправдывает их, во и указывает им путь страдания и, может быть, смерти.
Суммируя все сказанное, можно заключить, что. Блок принимал и оправдывал революцию, но не видел ни своего места в меняющемся мире, ни конечной цели всего происходящего. Для него разрушение старого вписывалось в картину развития жизни потому, что, по его мнению, вся пошлость и грязь окружавшего его общества не могла не быть уничтожена, а единственной силой, способной очистить вселенную, он видел архийную силу “двенадцати” - то ли рабочих, то ли солдат, а может быть, и просто арестантов, не имеющих ничего общего ни с ним самим, ни с обществом, в котором он жил.
Репетиторство
Нужна помощь по изучению какой-либы темы?
Наши специалисты проконсультируют или окажут репетиторские услуги по интересующей вас тематике.
Отправь заявку
с указанием темы прямо сейчас, чтобы узнать о возможности получения консультации.
Не случаен, конечно, пессимизм, охвативший Блока накануне Октября. Поэт не был связан с народом, с революционным движением, которым руководили большевики. Он видел лихорадочное собирание сил контрреволюцией, вокруг него, в близкой ему среде, росли реакционные настроения.
Незадолго до Октября в сатирическом журнале «Новый Сатирикон» было опубликовано любопытное стихотворение, которое полушутя, полусерьезно выражало чувства обывателей, испуганных событиями. Оно было посвящено городовому:
Городовой! Как звучно это слово!
Какая власть, какая сила в нем!
Ах! Я боюсь, спокойствия былого
Мы без тебя в отчизну не вернем.
Прекрасен клич восставшего народа,
Волнуют грудь великие дела,
Но без тебя и самая свобода
Запуганному сердцу не мила.
О «типичности» переживаний, выраженных в этом стихотворении, свидетельствует следующая параллель к нему из журнала отнюдь не сатирического - из «Русской мысли».
«Власть ведь никогда не есть власть министерства... Конкретно власть министерства есть физическая сила городового, который может схватить за шиворот всякого, не подчиняющегося приказу... Принято видеть проявление революционного брожения во всех явлениях вроде погромов, бесчинств солдат и матросов, захватов помещичьей земли, грабежей и т. д. Но это, конечно, не есть революция, а есть результат отсутствия полиции...»
Мережковские, от близости с которыми Блок не мог окончательно отказаться, объединились с террористом Савинковым, организовав вместе с ним газету. Активнейшая деятельница белой эмиграции З. Гиппиус вспоминала о разговоре с Блоком по телефону 15 октября 1917 года (до бегства ее за границу): «Блок говорит... «Война не может длиться. Нужен мир». - «Как мир - сепаративный? Теперь с немцами мир?.. Уж вы, пожалуй, не с большевиками ли?», а Блок, который никогда не врал, отвечает: «Да, если хотите, - я скорее с большевиками, они требуют мира». Трудно было выдержать: «А Россия? Россия? Вы с большевиками и забыли Россию, а Россия страдает». - «Ну, она не очень-то страдает...» У меня дух перехватило...».
Этот разговор показывает, что, несмотря на свою растерянность, Блок не терял своего революционного чутья даже в период упадка, который он испытывал осенью 1917 года.
События развивались, «...дни и часы существования Временного правительства были уже сочтены. Никакие силы не могли уже остановить победного шествия социалистической революции». Победа Советов была встречена яростным воплем бешенства со стороны почти всей буржуазно-дворянской интеллигенции. «Корысть, грязная, злобная, бешеная корысть денежного мешка, запуганность и холопство его прихлебателей - вот настоящая социальная основа современного воя интеллигентиков, от «Речи» до «Новой жизни» против насилия со стороны пролетариата и революционного крестьянства»,- писал Ленин в 1918 году.
Но то, что приводило в бешенство и трепет людей, названных Лениньщ «интеллигентиками», - потрясало Блока необычайным восторгом. Блок принимал Октябрьскую революцию безоговорочно, полностью.
О встрече с Блоком в первые дни революции рассказал Маяковский в поэме «Хорошо» (7-я глава):
Огонь
пулеметный
площадь остриг.
Набережные
пусты.
И лишь
хорохорятся
костры
в сумерках густых.
И здесь,
где земля
от жары вязка,
с испугу
или со льда,
ладони держа
у огня в языках,
греется солдат.
Солдату упал
огонь на глаза,
на клок
волос лег.
Я узнал,
удивился,
сказал:
«Здравствуйте,
Александр Блок.
Лафа футуристам, -
фрак старья
разлазится
каждым швом».
Блок посмотрел -
костры горят -
«Очень хорошо».
В эти дни Блок освободился от всего, что его угнетало. Он дышал полной грудью. Биограф - М. А. Бекетова - очень ярко изображает его состояние:
«Переворот 25 октября, крах Учредительного собрания и Брестский мир Ал. Ал. встретил радостно, с новой верой в очистительную силу революции». Он понимал, что «...старый мир действительно рушится», и ему казалось, что на смену «должно явиться нечто новое и прекрасное. Он ходил молодой, веселый, бодрый, с сияющими глазами и прислушивался к той «музыке революции», к тому шуму от падения старого мира, который непрестанно раздавался у него в ушах, по его собственному свидетельству. Этот подъем духа, это радостное напряжение достигло высшей точки в то время, когда писалась знаменитая поэма «Двенадцать» (январь 1918 г.) и «Скифы». Поэма создалась одним порывом вдохновения, сила которого напоминала времена юности поэта».
Характерна запись, сделанная Блоком 1 марта 1918 года: «Революция - это я не один, а мы. Реакция - одиночество, бездарность, мять глину».
Блок принимал революцию, не пугаясь жертв, которые неизбежны в борьбе. Язык записей и заметок Блока в это время приобретает особенную резкость и мужественность, отвечающую напряженности и твердой определенности его переживаний.
Блок категорически отвечает на вопросы анкеты газеты «Петроградское эхо»: «Возможно ли примирение интеллигенции с большевиками?» «Может ли интеллигенция работать с большевиками?» «Может и обязана... Интеллигенция всегда была революционна. Декреты большевиков - это символы интеллигенции» (14 января 1918 г.). И в те же дни он записывает в «Дневнике»: «Происходит совершенно необыкновенная вещь (как все):
«Интеллигенты», люди, проповедывающие революцию, «пророки революции», оказались ее предателями. Трусы, натравливатели, прихлебатели буржуазной сволочи... на деле вся их революция была кукишем в кармане царскому правительству» (14 января 1918 г.).
С ненавистью и презрением писал Блок об осколках старого мира, разрушенного революцией:
«Спекулянты в церкви предают большевиков анафеме, а спекулянты в кофейне продают аннулированные займы, те и другие перемигиваются через улицу; они понимают друг друга. В кофейню я еще пойду, а в церковь уже не пойду. Церковные мазурики для меня опаснее кофейных».
В январе 1918 года Блок опубликовал статью «Интеллигенция и революция», в которой с наибольшей полнотой высказал свое отношение к революции. «В том потоке мыслей и предчувствий, - писал Блок, - который захватил меня десять лет назад, было смешанное чувство России: тоска, ужас, покаяние, надежда... Все это продолжалось немного лет, но немногие годы легли на плечи, как долгая, бессонная, наполненная призраками ночь...».
И затем Блок провозглашал: «Переделать все.. Устроить так, чтобы все стало новым; чтобы лживая, грязная, скучная, безобразная наша жизнь стала справедливой, чистой, веселой и прекрасной жизнью... Горе тем, кто думает найти в революции исполнение только своих мечтаний, как бы высоки и благородны они ни были. Революция, как грозовый вихрь, как снежный буран, всегда несет новое и неожиданное; она жестоко обманывает многих; она легко калечит в своем водовороте достойного; она часто выносит на сушу невредимыми недостойных, но - это ее частности, это не меняет ни общего направления потока, ни того грозного и оглушительного гула, который издает поток. Гул этот, все равно, всегда - о великом...»
Необходимость жертв, неизбежность трагических событий борьбы была ясна для Блока, ибо он хорошо помнил ужасающее прошлое:
«...Почему гадят в любезных сердцу барских усадьбах? - Потому, что там насиловали и пороли девок: не у того барина, так у соседа. Почему валят столетние парки? - Потому, что сто лет под их развесистыми липами и кленами господа показывали свою власть: тыкали в нос нищему - мошной, а дураку - образованностью».
Статья «Интеллигенция и революция» кончалась призывом: «Всем телом, всем сердцем, всем сознанием слушайте Революцию!..»
Реакционные интеллигенты - и те, которые позднее бежали за границу и стали эмигрантами, и те, которые остались и стали внутренними эмигрантами, - встретили Блока бешеной травлей. Его обливала грязью реакционная пресса, ему не подавали руки, разрывали с ним отношения близкие когда-то люди. Он записывал 22 января 1918 года:
«Звонил Есенин, рассказывал о вчерашнем «утре России» в Тенишевском зале. И толпа кричала по адресу его, А. Белого - и моему - «изменники». Не подают руки. Кадеты и Мережковские злятся на меня страшно».
Немного позднее (26 января) записано:
«Впечатления от моей статьи («Интеллигенция и революция»): Мережковские прозрачно намекают на будущий бойкот. Сологуб (!) упоминал в своей речи, что А. А. Блок, «которого мы любили», печатает свой фельетон против попов в тот день, когда громят Александро-Невскую лавру».
Блок, таким образом, неразрывно связал себя с революцией с первых же ее дней. Но неправильно, однако, думать, что, так открыто и искренне приняв ее, он в то же время понял ее подлинное содержание.
Исключительно остро чувствуя неприемлемость старого мира, всем сердцем принимая его разрушение, мечтая о создании новой счастливой жизни, Блок в то же время не имел сколько-нибудь ясного представления о том, как ее надо создавать. Политическая наивность привела его к «левым эсерам», пышной революционной фразеологией прикрывавшим защиту интересов кулачества. Блок печатался в журналах и газетах «левых эсеров», и эта - хотя и совершенно внешняя - связь его с мнимыми «революционерами» характерна для его политической неопытности и неосведомленности в теоретических вопросах. Революционность его и после Октября оставалась чисто эмоциональной, не приобрела политической закалки. Противоречивость революционности Блока сказалась и в его творчестве 1918 года.
Необычайный подъем, который Блок пережил в дни революции, пробудил в нем художника. Замолчав в 1917 году, превратившись в редактора стенографических отчетов, Блок в 1918 году снова стал поэтом. В начале 1918 года он испытывает исключительный прилив творческих сил и создает два крупнейших своих произведения: «Двенадцать» и «Скифы».
Поэму «Двенадцать» Блок писал в крайне приподнятом состоянии. «На-днях, лежа в темноте с открытыми глазами, слушал гул, гул: думал, что началось землетрясение», - записал он 9 января 1918 года, в дни создания поэмы (первая запись о ней относится к 15 января: «Мои «Двенадцать» не двигаются», но из нее видно, что работа началась раньше).
Заканчивая поэму, Блок 29 января пишет: «Страшный шум, возрастающий во мне и вокруг. Этот шум слышал Гоголь... Сегодня я - гений»
Следует вспомнить, что для Блока - гений прежде всего народен. Создавая «Двенадцать», Блок ощутил народность своего создания, был уверен в его значении для народа и революции.
И нельзя не согласиться с Блоком - в его поэме сила революционного подъема выражена так полно и ярко, с такой самозабвенностью, что поэма навсегда войдет в историю советской литературы. Но в то же время «Двенадцать» занимают в ней особое место. В поэме сказалась противоречивость революционности Блока, ярко обнаруживавшаяся и в чисто политическом плане.
Блок смутно представлял себе те социальные силы, которые определяли сущность социалистической революции. Поэтому он изображает революцию, прежде всего, как бушующую стихию, он видит, главным образом, ее внешнюю, разрушительную сторону. В «Двенадцати» в качестве красногвардейцев выступает «голытьба».
«Эх, эх!
Позабавиться не грех!
Запирайте етажи,
Нынче будут грабежи!
Отмыкайте погреба -
Гуляет нынче голытьба!»
Но это смутное представление о революции, это незнание ее организованных сил и людей, ее творивших, искупается подлинной революционной страстью, которая звучит во многих строфах поэмы:
Как пошли наши ребята
В красной гвардии служить -
В красной гвардии служить -
Буйну голову сложить!
Эх ты, горе-горькое,
Сладкое житье!
Рваное пальтишко,
Австрийское ружье!
Мы на горе всем буржуям
Мировой пожар раздуем,
Мировой пожар в крови -
Господи, благослови!
Именно эта страсть преображает в сознании Блока людей, которым «на спину б надо бубновый туз», в героев революции:
И идут без имени святого
Все двенадцать - вдаль.
Ко всему готовы,
Ничего не жаль...
Их винтовочки стальные
На незримого врага...
В переулочки глухие,
Где одна пылит пурга...
Да в сугробы пуховые -
Не утянешь сапога..
В очи бьется
Красный флаг.
Раздается
Мерный шаг.
Вот - проснется
Лютый враг...
И вьюга пылит им в очи
Дни и ночи
Напролет...
Вперед, вперед,
Рабочий народ!
Пафос революционной страсти тесно связан в поэме с отрицанием старого мира, которое так характерно для Блока. Сатирическое изображение старого мира проходит через всю поэму, завершаясь ярчайшим символом, раскрывающим отношение Блока к прошлому:
Стоит буржуй на перекрестке
И в воротник упрятал нос.
А рядом жмется шерстью жесткой
Поджавший хвост паршивый пес.
Стоит буржуй, как пес голодный,
Стоит безмолвный, как вопрос.
И старый мир, как пес безродный,
Стоит за ним, поджавши хвост.
Приход Блока к революции, выразившийся в создании поэмы «Двенадцать», был, таким образом, далеко не случаен. Эта поэма как бы подводила итог настроениям, которые зрели в Блоке задолго до Октября, тем образам, которые и раньше подсказывала ему ненависть к старому миру. Мир, превращавший человека в мертвеца, надо было ломать. И Блок бросился навстречу силе, ломавшей этот мир, возлагая на нее свои чаяния, сливая свою ненависть к старому миру с ненавистью широких народных масс.
Поэтому так значительно в поэме сатирическое изображение старого мира и так искренне патетично изображение революционного подъема. Но старый мир мстил за себя. Слишком тесно был связан с ним Блок, чтобы уяснить себе характер новой силы, сокрушавшей старый мир. Восторженно приняв революционное разрушение ненавистного ему общественного строя, он был далек от подлинного понимания социального содержания социалистической революции. Поэтому поэма, звучащая с огромной революционной силой, завершается столь далеким от революции образом Христа, идущего впереди красногвардейцев:
Так идут державным шагом -
Позади - голодный пес,
Впереди - с кровавым флагом,
И за вьюгой невидим,
И от пули невредим,
Нежной поступью надвьюжной,
Снежной россыпью жемчужной,
В белом венчике из роз -
Впереди - Исус Христос.
Субъективно, с точки зрения Блока, этот образ был утверждением революции; поэт стремился показать, что цели революции для него святы, но объективно, вводя в поэму этот образ, он лишал революцию реального содержания.
Однако патетика революционного подъема и ненависти к разрушаемому миру была в поэме настолько могуча, что заглушала эту чуждую и внутренне не оправданную религиозную ноту в ее концовке.
Поэма была первым значительным произведением в послеоктябрьской русской литературе, художественно воплощавшим героический подъем народных масс. Она отвечала своим основным звучанием этому подъему, и это было главное.
Но революционность Блока, его устремленность к народу сталкивались, как и прежде, с его отдаленностью от него: поэтому в поэме, по своей сущности имевшей несомненно народное значение, Блок не нашел таких образов, которые адекватно выражали бы содержание эпохи и характеры борцов революции, не нашел подлинно народной формы.
Образ Христа, конечно, не случайный в поэме, говорит с особенной силой об этом творческом противоречии Блока, - тягчайшем наследии, доставшемся ему от его прошлого.
Не следует придавать этому образу в трактовке Блока чисто религиозного значения. Оно гораздо более смутно и сложно. Смысл поэмы ясен. Давая вначале изображение ненавистного старого мира, Блок рисует его разрушение силой, которую он считал прекрасной, благословенной и героической, хотя она и представляется ему иногда темной и жестокой. Но он считает, что такою ее сделал сам старый мир (как он писал об этом в цитированной статье «Интеллигенция и революция») и что великая
правда и справедливость, которую несет эта сила миру, искупает эксцессы революционной стихии. Если бы Блок сумел правильно определить цели революции и увидеть ее организующие силы, - это значило бы, что он полностью преодолел прошлое, что он наконец прорвался к народу, что поэма его стала подлинно народной в самом глубоком значении этого слова. Но этого Блок сделать не мог. Слишком тяжел был груз прошлого, слишком далеко поэт был от народа и пролетарской партии. Поэтому он и не нашел для революции такой символики, которая действительно объективно передавала бы ее сущность.
Сам Блок остро чувствовал, что образ Христа чужд поэме. Интересны его записи в «Дневнике», относящиеся к поэме:
«Страшная мысль этих дней: не в том дело, что красногвардейцы «недостойны» Иисуса, который идет с ними сейчас, а в том, что именно он идет с ними, а надо, чтобы шел другой» (20 февраля 1918 г.).
И далее:
«Я только констатировал факт: если вглядеться в столб метели на этом пути, то увидишь «Иисуса Христа». Но я иногда сам глубоко ненавижу этот женственный призрак» (10 марта 1918 г.).
Ту же мысль он выразил 17 февраля: «Что Христос идет перед ними - несомненно. Дело не в том, «достойны ли они его», а страшно то, что опять он с ними и другого пока нет; а надо Другого - ? »
Когда в 1919 году ему было предложено переиздать поэму, он спросил: «Не находите ли вы, что в «Двенадцати» несколько запоздалая нота? »
Но - субъективно - образ Христа для Блока был действительно утверждением революции. Этот образ в понимании Блока вовсе не был воплощением смирения и всепрощения. В цикле стихов «Родина» у него имеется интересное стихотворение, раскрывающее своеобразный смысл, который Блок вкладывал в этот образ.
Задебренные лесом кручи:
Когда-то там, на высоте,
Рубили деды сруб горючий
И пели о своем Христе.
Теперь пастуший кнут не свистнет,
И песни не споет свирель,
Лишь мох сырой с обрыва виснет,
Как ведьмы сбитая кудель.
Навеки непробудной тенью
Ресницы мхов опушены,
Спят, убаюканные ленью
Людской врагини - тишины.
И человек печальной цапли
С болотной кочки не спугнет,
Но в каждой тихой, ржавой капле -
Зачало рек, озер, болот.
И капли ржавые, лесные,
Родясь в глуши и темноте,
Несут испуганной России
Весть о сжигающем Христе.
(29 августа 1914 года)
Еще раньше, в статье 1908 года «Стихия и культура», Блок, говоря о «народной стихии», которая грозит землетрясением, более страшным, чем то, которое только что разрушило Мессину, писал о росте с одной стороны хулиганства, а с другой - сектантства:
«Эти - «пеньем складкозвучным сердца погибших привлекают». Они поют:
Ты любовь, ты любовь,
Ты любовь святая,
От начала ты гонима,
Кровью политая.
Те поют другие песни:
У нас ножики литые,
Гири кованые,
Мы ребята холостые,
Практикованные...
Пусть нас жарят и калят
Размазуриков-ребят -
Мы начальству не уважим,
Лучше сядем в каземат...
Ах ты, книжка-складенец,
В каторгу дорожка,
Пострадает молодец
За тебя немножко...
В дни приближения грозы сливаются обе эти песни: ясно до ужаса, что те, кто поет про «литые ножики», и те, кто поет про «святую любовь», - не предадут друг друга, потому что - стихия с ними, они - дети одной грозы... Мы переживаем страшный кризис... Мы видим себя уже как бы на фоне зарева, на легком кружевном аэроплане, высоко над землею; а под нами - громыхающая и огнедышащая гора, по которой за тучами пепла ползут, освобождаясь, ручьи раскаленной лавы».
Эти мысли, очевидно глубоко родственны поэме. Блок и в ней стремится понять народное движение в его противоречивости, стремится оправдать его внешние, пугающие проявления внутренними высокими целями, но делает он это в крайне затуманенной форме. Характерно, что он не замечает несовместимости первой частушки с последней, явно революционно окрашенной.
Но главное в том, что с представлением о народном Христе у Блока связывалась мысль о народном восстании, Христос был для него «сжигающим»; и этого Христа он ставит во главе красногвардейцев, которые представлялись ему «ребятами холостыми, практикованными».
Таким образом, в «Двенадцати» сказалась ограниченность революционности Блока, ее абстрактность и эмоциональность, ее политическая дефектность.
Но, несмотря на все это, поэма Блока живет и сейчас вследствие своей яркой революционной романтичности.
В статье «Интеллигенция и революция», написанной в то же время, что и поэма, Блок отчетливо выразил свое романтическое отношение к миру: «Жить стоит только так, чтобы предъявлять безмерные требования к жизни: все или ничего; ждать нежданого; верить не в «то, чего нет на свете» , а в то, что должно быть на свете; пусть сейчас этого нет, и долго не будет. Но жизнь отдаст нам это, ибо она - прекрасна».
Этим романтическим пафосом дерзания проникнута поэма Блока. В ней причудливо сливается привычный для Блока сатирический гротеск с огромным патетическим подъемом, пафос презрения к старому миру и восторг при виде его разрушения сочетаются с неясной мечтой о том прекрасном, к чему идет революция. Исключительность характеров и событий поэмы, бесшабашные молодцы, преображающиеся в подвижников революции, облик Христа, возникающий над убийцами ни в чем не повинной Катьки, - все это отвечало тому романтическому аспекту, в котором Блок воспринял революцию.
Здесь его путь от реакционно-мистического романтизма к романтизму революционному находил свое наиболее полное выражение.
Но если в новых условиях, в условиях возникновения социалистического общества, терпел крах старый критический реализм, ибо он нуждался в дополнении романтикой революции, то и романтизм, не подкрепленный глубоким реализмом, становился поверхностным, недостаточным для полного отражения мира. Лишь в единстве революционно-романтического и реалистического подхода к миру, т. е. в методе социалистического реализма, стремящегося к правдивому изображению жизни с ее положительными и отрицательными сторонами и, вместе с тем, к глубокому раскрытию ведущей революционной тенденции ее развития, - только в таком единстве можно было найти, основу для равноправного отношения искусства к действительности. Но этого Блок сделать не мог. Сила поэмы - в яркости ее революционной романтики, слабость - в ограниченности этой романтики. Иначе говоря, сила ее - в отражении эмоционального подъема революции и слабость - в неясности представления о ее конкретном содержании, о ее подлинном политическом смысле.
Поэма Блока привлекла к себе большое внимание, крайне озлобила реакционеров, сочувственно была встречена революционной аудиторией. Она, между прочим, была издана в тылу у Колчака в качестве подпольной листовки.
Характерно, что поэма была переведена на итальянский язык (не говоря о многих других) под названием «Большевистские песни».
В одном из петроградских клубов жена Блока каждый вечер декламировала «Двенадцать». Описание одного из вечеров с чтением «Двенадцать» дает М. Бекетова: «Многочисленная публика, в числе которых было не мало солдат и рабочих, восторженно приветствовала поэму, автора и чтицу. Впечатление было потрясающее, многие были тронуты до слез, сам Ал. Ал., присутствовавший на чтении, был сильно взволнован и записал в своем дневнике: «Люба читала замечательно». Вскоре после этого состоялся большой концерт в Мариинском театре в пользу школы журналистов с участием Шаляпина. Ал. Ал. читал свои стихи, Люб. Дм. прочла «Двенадцать»; буржуазная публика шаляпинских концертов слушала очень внимательно, но, как и всегда в таких случаях, аплодировала только половина залы, другая враждебно молчала. В числе сочувствующих неожиданно оказался А. И. Куприн, который подошел к Люб. Дм. и выразил ей свое удовольствие».
Поэма, таким образом, в начале революции играла непосредственную революционную роль. Это лучше всего говорит о ее основном содержании, основном эмоциональном тоне, отвечавшем настроениям народных масс.
Сейчас же после «Двенадцати» Блоком были созданы «Скифы». Если в «Двенадцати» Блок определил свое отношение к революции, то в «Скифах» он эту же задачу осуществил относительно Европы. Еще во время заграничных поездок у Блока сложилось ясное представление о лицемерии и цинизме буржуазной цивилизации. Теперь, когда буржуазия европейских стран начала зверскую расправу с восставшими рабочими и готовила интервенцию, чтобы задушить русскую революцию, Блок решительно и ясно определил свое отношение к ней, и в этом был объективный положительный смысл «Скифов». Но, как и всегда, блоковская субъективная концепция мира оказывалась далекой от действительности. И в этом была слабость «Скифов». По своей эмоциональной напряженности стихотворение представляет собой образец политической лирики. Но для политической лирики особенно необходима трезвость и ясность оценок действительности. Этого у Блока не было. Отсюда художественная противоречивость последнего крупного произведения Блока.
Как и в «Двенадцати», Блок в «Скифах» необычайно глубоко почувствовал то новое, что принесла миру революция. Блок понял, что она вбирает в себя все лучшее, созданное человечеством.
Блок всем сердцем ощутил правду провидческих слов Герцена о том, что «Россия является последним народом, полным юношеских стремлений к жизни в то время, когда другие чувствуют себя усталыми и отжившими». Он писал в «Скифах», обращаясь к старому миру:
Да, так любить, как любит наша кровь,
Никто из вас давно не любит!
Забыли вы, что в мире есть любовь,
Которая и жжет и губит.
Наконец Блок отчетливо видел, что старый мир уже перестал быть хранителем культуры и прогресса и поэтому рано или поздно погибнет.
И от лица нового мира он обращается к старому с призывом:
В последний раз - опомнись, старый мир!
На братский пир труда и мира,
В последний раз - на светлый братский пир
Сзывает варварская лира!
Но в то же время, как и в «Двенадцати», в «Скифах» для Блока остаются неясными цели, во имя которых революция выступает против старого мира. Он рисует картину будущего, далекую от понимания интернационального и социального значения революции. Если старый мир не последует вдохновенному призыву, то «Скифы», т. е. новая Россия, вообще отстранится от жизни мира. «Пока не поздно - старый меч в ножны, - говорит он старому миру. - Товарищи! Мы станем братья!..»
Легко заметить в этом стихотворении отголосок мысли Пушкина о великой культурной роли, которую в свое время сыграла Россия, приняв на себя удар монгольских орд, сохранив для европейской культуры возможность спокойного развития. В письме к П. Я. Чаадаеву от 19 октября 1836 года он писал: «Это Россия, это ее огромные пространства поглотили нашествие монголов. Татары не отважились преодолеть наши западные границы и оставить нас в тылу, они вернулись в свои степи, и христианская цивилизация была спасена». Но к Блоку эта мысль дошла через Владимира Соловьева, который придал ей совершенно мистическую окраску. В. Соловьев говорил о том, что антихрист поведет за собой желтую расу, тогда как христианское начало будет отстаивать белая раса. В связи с этим Россия, стоящая на рубеже монголов и Европы, приобретала особое провиденциальное значение. Эти апокалиптические идеи В. Соловьева сильно повлияли на символистов. Их развивал А. Белый в «Петербурге». Брюсов во время войны писал о том, что это последняя война наций, а за ней последует уже война рас: желтой и белой. В письмах и дневниках Блока имеется ряд замечаний, говорящих о том, что эта странная «философия истории» казалась ему весьма убедительной.
Она нашла свое выражение в «Скифах»: и здесь, как и в «Двенадцати», объективно чрезвычайно глубокое содержание, - призыв к братству народов, негодование против интервентов, глубокий патриотический пафос, - получало резко субъективно окрашенную форму, которая влияла и на содержание, ограничивая его и лишая широкого народного звучания.
Творческий подъем Блока в 1918 году таил в себе глубокие противоречия. И теперь, при всей своей субъективной глубоко искренней революционности, Блок объективно был далек от понимания революции. Поэтому его творчество могло дать ярчайшую вспышку, но она не могла еще превратиться в устойчивое и сильное, длительное творческое горение.
Популярные статьи сайта из раздела «Сны и магия»
|
.
|
Что зовем мы началом,
Часто это конец.
Мы подходим к концу
Начинать все сначала.
Где конец - там начало.
Т. Элиот
Революция не умеет ни жалеть, ни хоронить своих мертвецов,
И. Сталин
В стихотворении “Народ и поэт” Блок обращается к “художнику”, то есть, видимо, к самому себе: “Тебе дано бесстрастной мерой измерить все, что видишь ты”. Я думаю, что никакое рассуждение, так же как и чувство, не может быть объективным, “бесстрастным”, но я согласна с этим утверждением, потому что человек искусства действительно способен передать не только время и события, но и заставить нас чувствовать их, ибо он рисует и внутренний мир людей. И Блок, и Горький ждали революцию: Горький как один из ее активных сторонников. Блок как человек, поддерживающий ее, но чувствующий, что это его “последний закат”, и закат закономерный. Иллюзия “шествия детей к новой жизни” в материальном мире обернулась кровью без храма. Блок сначала пытался оправдать “революционеров”, глядя на их дела как на возмездие. Впоследствии он написал в “Записке о “Двенадцати”, что “слепо отдался стихии”. Но вскоре он почувствовал, что эта стихия не возвышающая, подобно любви, творчеству, а уничтожающая. Провидение - дело не редкое, и я нашла у Блока описание метаморфозы революции еще в 1904 году, это стихотворение “Голос в тучах”, хотя я не думаю, что Блок имел в виду революцию, когда писал о завлеченных на скалы “пророческим голосом” моряках. Горький, “буревестник революции”, еще в 1908 году написал жене, что большевистский отряд, приставленный к нему, убил 14 человек и что принять он это не может. Он был более бескомпромиссен, чем Блок, наверное потому, что действительно был буревестником: активно помогал большевикам и значительно конкретнее, бескровнее и оптимистичнее. В жизни она предстала перед ним как разгул бессмысленной жестокости, убийств, разгул “тяжкой российской глупости”, а новое правительство, его бывшие соратники - в 1917 году Горький не подтвердил свое членство в РСДРП(б) - не только не останавливают, но, наоборот, поддерживают эту звериную атмосферу. Горький обвинил Ленина и правительство в том, что они проводят “безжалостный опыт над измученным телом России, над живыми людьми, опыт, заранее обреченный на неудачу”, а их декреты не более чем фельетоны. Для него социализм был не столько экономикой, сколько понятием “социальный”, “культурный”, и он призывал отойти “от борьбы партий к культурному строительству”. Это был не просто призыв, а действие: создание “Ассоциации положительных наук” и т. д. Горький во многом обвинял царизм, видя в происходящем зверстве его наследство, но в то же время отмечал, что тогда “была совесть, которая издохла сейчас”, и он и Блок видели “внутреннего врага”, как Горький назвал “отношение человека к другим людям, к знанию”, а у поэта это образ “старого паршивого пса” (самое страшное, что он голодный). Избавиться от него можно только через избавление от самого себя, вернее, изменение себя. Но как это трудно сделать человеку, живущему во время “Двенадцати”, когда: “Свобода, свобода! Эх, эх без креста!” Я думаю, Блок также не мог принять революцию, ибо она “зрелость гнева”, пробудила не “юность и свободу”, как он мечтал, а “черную злобу: святую злобу”. Поэма “Двенадцать” для меня - констатация происходящего и неприятие державности, бездуховности, оправдания убийства. В то же время она полна глубокого сострадания к этим людям, особенно Петьке, ко всему готовым, ничего не желающим, но и ничего не видящим... Истинное творчество “приобщает человека к высшей гармонии”, и образ Христа, заканчивающий поэму и неожиданный для самого поэта, возник именно из этой гармонии. Он имеет множество смыслов и толкований: указание на крестный путь России, главенство духовного (“позади - голодный пес, впереди - Исус Христос), но, после того как я прочла “Несвоевременные мысли”, он для меня стал еще и ответом поэта публицисту: Горький пишет, что революции нужен “борец, строитель новой жизни, а не праведник, который взял бы на себя гнусненькие грешки будничных людей”.
Христос - это Праведник и Жертва, кто более всего нужен всем людям, не только “цвету рабочего класса и демократической интеллигенции”, когда все рушится, когда ничего не видно и все звереют от этого. Обоих писателей всегда изумляло сочетание в народе жестокости и милосердия, как в калейдоскопе ежеминутно меняющихся местами. Сразу после “Двенадцати” Блок пишет “Скифов”, как бы историческое объяснение такого характера, такой судьбы. Это обращение к “старому миру”, по-моему, не только европейскому, но и русскому, чтобы он сквозь “злобное”, “скифское” увидел добро и любовь в народе и поддержал их, дабы они погасили ненависть в душах “двенадцати”. Горький же считал, что заслуга большевиков и революции в том, что они “поколебали азиатскую косность и восточный пассивизм” и благодаря этому “Россия теперь не погибнет”, а жестокость может скоро “внушить отвращение и усталость, что означает для нее гибель”. Прогноз писателя, к несчастью, не оправдался: аппетит приходит во время еды.
Сейчас мы по-новому узнаем историю, и меньше становится людей, абсолютно поддерживающих революцию. Все чаще название “Великая Октябрьская социалистическая революция” заменяют на “Октябрьский переворот”. Все, что произошло с нами за семьдесят три года, было гениально предсказано Бакуниным еще в середине прошлого века и сказано самому Марксу. Но что поделаешь, “из-за иллюзии человек теряет свободу”, теряет и свободу выслушивать критику.
Христос предупреждал о лжепророках, которые придут “в овечьей шкуре, но суть волки хищные”, и “узнаете их по плодам их”. Плоды мы видим, да и сами мы, наверное, отчасти являемся плодами.
Мне кажется, что самое сильное чувство, порожденное революцией 1917 года, - страх. Сейчас эта революция кажется прологом конца света, а когда-то таким концом казались Варфоломеевская ночь, падение Рима, нашествие Орды... Ужасно то, что ничто не смогло остановить “кровавый дождь”, не останавливает и сейчас, мы действительно “ходим по кругу”.
Мне думается, крупные теоретики должны остерегаться власти, так как они часто используют отвлеченные понятия: массы, классы и тому подобное, и это отдаляет их от жизни. Пробуждающаяся жажда практики толкает их на эксперимент, а жизнь сумбурна, они пытаются внести в нее рационализм, но живые люди понимают его по-живому, а чаще по-животному. И то, что было справедливо в научных трудах, на деле оборачивается трагедией. А отказ от идеи, в которую вложено столько сил, смерти подобен.
Люди, рвущиеся к власти, всегда забывают пример Макбета и Клавдия, забывают о том, что несет в себе власть на крови. Большевики избрали новый способ прикрытия преступления: узаконить его. Благое намерение - прекратить мировую войну - обернулось братоубийством, оправданным “классовой борьбой”. А ведь еще греческие трагики говорили, что трудно утихомирить “жажду крови”, когда “в сердце царит месть”, и “горе тому, кто поддерживает ее”.
Встряска души в революции переросла в попытку ее изъятия. Громадность, “величие” происходящего, политику противопоставили личному. Личность отодвинули на второй план (в отличие от христианства и других религий) слова, обращенные к молодым и утверждающие, что мораль - нечто “выгодное тому или иному классу”, зоологическое деление на классы само по себе - все это сломало или сгладило у многих внутренний барьер, именуемый совестью, Богом, после чего “все, стало быть, можно”. То, что происходит в душе, нельзя изменить разумом. Шок, потерянность человека, сначала рвуще-мятущие, а потом пассивные, продолжались долго, но его не лечили, а вгоняли болезнь вглубь.
Мне революция представляется еще одной потерей. Я не спорю, что не всем жилось хорошо в России (этого не может быть вообще, чтоб абсолютно всем было хорошо), были голодные, униженные, но, несмотря на это, в России была особая душевная тонкость. Ее, той, больше не будет, она ушла вместе с Турбиными, Живаго... Душевная тонкость возродится, я верю, но она уже будет иной.
Люди верующие принимали революцию как Божью кару. Нам надо, я думаю, принять ее так же: это спасет нас от проклятий, Проклинать свое прошлое, как бы ужасно оно ни было, может только нехороший человек. Мы уже имели такой опыт и увидели его плоды. Надо сделать то, что мы не сделали тогда: сострадать прошлому. Даже тем, “через кого приходят грехи”. Это очень трудно, но, если задуматься, были ли они счастливы? Что вспоминали?
Тема революции в поэме А. Блока «Двенадцать»
I. Отношение Александра Блока к революции.
II. Изображение революции в поэме. Своеобразие блоковского видения революционных событий.
1. Вселенский размах революционной стихии (символы стихии).
2. Образ времени в поэме:
а) приметы времени в поэме (город, революционный разгул, отряд красноармейцев, плакат «Вся власть учредительному собранию!» — напоминание о разгоне собрания, голод, разруха и др.);
б) герои времени (образ 12 красноармейцев);
в) разрушение старого мира (символика старого мира);
г) мотив пути к будущему, загадка финала.
3. Человек и товарищ в изображении А. Блока. Драма Петрухи.
4. Смысловые и ритмические контрасты поэмы как отражение противоречий времени в символистической поэме.
III. Неоднозначная оценка поэмы в критике.
Отношение Александра Блока к революции
Для Блока в русской революции слышался голос нового мира, создаваемого на его глазах, но поэт никогда не идеализировал революцию. В статье «Интеллигенция и революция» он писал: «Что же вы думали, что революция идиллия? Что творчество ничего не разрушает на своём пути? Что народ паинька?.. И, наконец, так бескровно и так безболезненно разрешится вековая распря между белой и чёрной кровью? Между образованными и необразованными, между интеллигенцией и народом?» Блок призывал осознать «грехи отцов» и всем телом, всем сердцем, всем сознанием «слушать ту великую музыку будущего, звуками которого наполнен воздух». Сам поэт, которому удалось зафиксировать возрастающий, «страшный шум» происходящего записал в своем дневнике после окончания поэмы 28 января 1918 года: «Сегодня я — гений».
Блок предчувствовал революцию: «Предчувствую тебя начало \\ великих и тревожных лет» («На поле Куликовом»). В старом мире помимо его жестокости поэт видел нарастание народной стихии. И революция - это воплощение стихии. Азиатское начало (стихийное, необузданное, варварское: «Да, скифы - мы! \\ Да, азиаты мы!) больше не может сдерживаться, потому что «срок настал». В столкновении народной стихии с европейской цивилизацией должна родиться новая Россия - «третья правда».
Революция была воспринята поэтом как желанная буря. Он принял её, работал в различных литературно-театральных комиссиях, был председателем управления Большого драматического театра и Петроградского управления Всероссийского союза поэтов. Но творческая работа в это время почти прекратилась.7 августа 1921 года Блок скончался от смертельной болезни, особенно остро протекавшей в связи с глубокой депрессией, вызванной трагическим разладом с окружающей действительностью. Место творчеству в разгуле стихии не было. А Блок был поэтом.
Символика поэмы.
Символический пейзаж . Символы революции.
Символические мотивы . Ключевыми символическими мотивами являются ветер, вьюга, метель - символы социальных катаклизмов, потрясений. (слово «ветер» в поэме встречается 10 раз, «вьюга» — 6, «снег», «снежный» — 11.)
«Революции приходят опоясанные бурями». За метелью поэт хочет услышать музыку революции.
Чёрный вечер,
Белый снег.
Ветер, ветер!
На ногах не стоит человек.
Ветер, ветер -
На всём божьем свете!
Космичность пейзажа. Стихия ветра - стихия революции приобретает вселенские масштабы. Маленькая фигурка человека изображена на вселенском ветру. Человек, не красноармеец, а просто человек не может устоять на ногах от ударов ветра, ему некуда укрыться от всепроникающего ветра революции.
Ветер властвует над миром, одних он сбивает с ног, а другим кажется весёлым. («ветер хлёсткий», «ветер веселый», «гуляет ветер»)
10 гл.
Разыгралась чтой-то вьюга,
Ой вьюга, ой вьюга!
Не видать совсем друг друга
За четыре шага
11 гл.
И вьюга пылит им в очи
Дни и ночи
Напролёт…
Вперёд, вперёд,
Рабочий народ!
12 гл .
Вдаль идут державным шагом…
— Кто ещё там? Выходи! -
Это ветер с красным флагом
Разыгрался впереди…
В последних главах поэмы снова предстаёт символический пейзаж с образами вьюги и ветра. Через вьюгу идут 12 красноармейцев, символизирующих движение России через революцию в будущее. Но будущее во тьме. Над попыткой приблизиться к нему, докричаться до того, «кто там», «вьюга долгим смехом заливается в снегах». «Впереди у двенадцати — ветер, «сугроб холодный», неизвестность и путь «вдаль» под красным флагом, а в авторской оценке «кровавым флагом».
Стихия революции у Блока рушит мир, однако после неё так и не рождается «третья правда» (новая Россия). Впереди кроме Христа никого нет. И хотя двенадцать отрекаются от Христа, он не покидает их.
Символика цвета . «Черный вечер,\\ Белый снег». Символический пейзаж исполнен в чёрно-белой контрастной манере. Два противоположных света обозначают раскол, разделение.
Чёрное и белое - символы того двойственного, что совершается на свете, что творится в каждой душе. Тьма и свет, добро и зло, старое и новое. Понимая и принимая обновление, «белую» сущность революции, Блок в то же время видел кровь, грязь, преступление, т.е. её чёрную оболочку.
«Чёрное небо», «чёрная злоба», и «белый снег». Затем появляется красный цвет: «В очи бьётся красный флаг», «мировой пожар раздуем», красногвардейцы. Красный цвет - цвет крови. В финале красный цвет соединяется с белым:
Впереди с кровавым флагом,
В белом венчике из роз,
Впереди - Исус Христос
Возможно такое объяснение: при столкновении чёрного и белого - кровопролитие, через него - путь к светлому.
Символика времени . В поэме представлено прошлое - старый мир и борьба прошлого с настоящим и путь в будущее.
Настоящее России символизирует отряд красноармейцев, идущих через вьюгу державным шагом. Символическим оказывается образ перекрёстка. Это рубеж эпох, перекрёсток исторических судеб. Россия на распутье.
Старый мир представлен также символично. Образы старого мира - стоящий на перекрёстке буржуй, «паршивый пёс».
В 9 главе образ буржуя, пса и старого мира увязываются между собой.
Стоит буржуй, как пёс голодный,
Стоит безмолвный, как вопрос,
И старый мир, как пёс безродный,
Стоит за ним, поджавши хвост.
В 12 главе этот образ-символ появляется снова. Старый мир не остался позади, он «ковыляет» за событиями:
Впереди - сугроб холодный,
Кто в сугробе - выходи!.. -
Только нищий пёс голодный
Ковыляет позади…
Отвяжись ты, шелудивый,
Я штыком поколочу!
Старый мир, как пёс паршивый,
Провались - поколочу
Он, этот старый мир внутри нового человека. От него освободиться нельзя, он не отстаёт. От этого ещё пристальнее вглядываются двенадцать в будущее, вопрошая, призывая, почти заклиная его:
«Кто ещё там? Выходи!»,
«Кто в сугробе - выходи!»,
«Эй откликнись, кто идёт»,
«Кто там машет красным флагом?».
Убийство Катьки - реальное, но и символическое действие. Этим убийством Пётр стремится уничтожить в себе дух старого мира. Но это ему сначала не удаётся, а затем он снова «повеселел» и наравне со всеми готов к насилию и грабежу, якобы ради революции и уничтожения старого мира.
Будущее - связано с революционными событиями, кровавым путём через вьюгу и с образом Христа. Хотя будущее во тьме, оно неясно: «Приглядись- ка, эка тьма!». Появление в финале образа-символа Христа, символа высокой нравственности, во многом неоправданно, но, видимо, связано с надеждой автора на нравственное возрождение России.
Символика числа. Символично название поэмы.
12 человек в отряде, 12 глав в поэме, 12 - священное число высшей точки света и тьмы (полдень и полночь). 12 — число апостолов Христа, апостолы революции.
Блок использует религиозно-философские символы христианской традиции. 12 красноармейцев соотнесены с двенадцатью апостолами христа. Одного из них зовут Пётр, другого Андрей, в честь Андрея Первозванного, который традиционно считается покровителем Руси. Но христианская символика представлена здесь в перевёрнутом (карнавализованном) виде. Евангельскому сюжету об отречении Петра от Христа в поэме соответствует обратная ситуация. Петька в какой-то момент взывает к Христу как бы случайно («Ох, пурга какая, Спасе!»). Но товарищи обращают на это внимание:
-Петька! Эй, не завирайся!
От чего тебя упас
Золотой иконостас?!
Если евангельский Пётр впоследствии возвращается к Христу, чтобы стать ревностным апостолом, то Петька после увещеваний товарищей забывает о Боге, и дальше все направляются «вдаль» уже «без имени святого». В чём логика таких изменений религиозных символов? Религиозные миры старого мира утратили свою спасительную силу и появление Христа в заключительной главе поэмы можно понимать как последнее шествие старого мира. Но эта лишь одна из версий объяснения образа Христа.
Различные трактовки образа Христа.
1. Христос воплощает самые высокие идеалы старой культуры. Это положительный полюс. Отрицательный полюс этой культуры символизирует пёс.
2. Христос - высшее оправдание революции.
3. Христос - враг для красноармейцев, ведь они стреляют по нему. Они нацелены на невидимого Христа, мелькающего впереди с кровавым флагом, который становится в поэме новым его крестом, символом его теперешних распятий. (М.Волошин)
4. красноармейцев возглавляет не настоящий Христос, а антихрист.
5. Христос - символ нравственности народа, он должен привести Россию через кровь, трагедию к возрождению.
6. Христос, воплотивший в себе идеал добра и справедливости, как бы приподнят над бытом, над событиями. Герои тоскуют о нём. Хотя и подавляют эту тоску. Он воплощение гармонии и простоты, о которых подсознательно тоскуют герои.
7. Христос как бы ставит перед героями вопрос об ответственности за их деяния.
